Город Шебекино

К:Населённые пункты, основанные в 1713 году

— город в Белгородской области России, административный центр Шебекинского района, образует
городское поселение «Город Шебекино»
.

История

Датой возникновения поселения Шебекино принято считать 1713 год, когда оно впервые было обозначено на российских картах. Однако, вполне вероятно, что на этом месте и ранее имелось какое-то небольшое поселение, возникшее в XVII веке в ходе колонизации русскими людьми данных территорий. Тем более, что совсем недалеко от этого места проходила Белгородская оборонительная черта и располагалась одна из её сторож. В 1654 году на месте пригорода современного Шебекино был построен город-крепость Нежегольск, который входил в Белгородскую оборонительную черту[2][3].

Своё название населённый пункт получил по фамилии первого землевладельца, который, поселив здесь своих крепостных, основал селение. Подполковник Иван Дмитриевич Шебеко, являвшийся одним из участников Полтавской битвы, купил 160 четвертей земли у дворянина Н. Р. Маслова. Он поселил на правом берегу река Нежеголь своих крепостных крестьян. В своем имении, кроме усадьбы, он построил и мельницу[3].

В 1716 году И. Д. Шебеко и его жена умерли, не оставив после себя детей. Всё имение перешло в арендное владение Алексею Васильевичу Макарову, бывшему кабинет-секретарём Петра I[3]. После его смерти Шебекино стало объектом споров землевладельцев и в XVIII веке сменило нескольких землевладельцев[3], среди которых был известен Н. Ф. Головин[2]. В 1785 году слобода Шебекино перешла во владение княгини Екатерины Петровны Барятинской[3]. В центре слободы в 1792 году «на средства прихожан и доброхотных даятелей» была построена деревянная церковь Тихвинской Божией Матери.

C 20 октября (ст.ст.) 1721 года по 1 сентября (ст.ст.) 1917 года в составе Российской империи.

В XIX веке слобода стала волостным центром Белгородского уезда Курской губернии[2]. В 1836 году слободу Шебекино купил генерал-лейтенант Алексей Максимович Ребиндер (1795—1869). С переходом во владение к роду Ребиндеров в слободе началось активное развитие промышленности. В 1839 владельцем слободы на берегу реки Нежеголь был построен примитивный сахарный завод, который в 1848 году был реконструирован и увеличен и по имени владельца получил название Алексеевский

[4]. В 1847 году был построен кирпичный завод, который предназначался для обеспечения предприятия строительными материалами. К 1850 году свеклосахарный завод Ребиндеров стал одним из крупнейших в Курской губернии[3].

Сын Алексея Максимовича — Александр[4] в 1867 году построил в Шебекино механические мастерские по ремонту сельхозинвентаря, а в 1875 году — винокуренный завод и двухэтажная мельница с маслобойкой. В 1888 году сахарный завод был реконструирован, к нему достроены главный и два боковых корпуса, поставлена водокачка. В 1890 году Шебекинский и Ново-Таволжанский сахзаводы произвели продукции на 1 млн. 575 тысяч рублей. Для упрощения вывоза таких объёмов продукции в 1896 году, при строительстве железнодорожной линии из Белгорода на Купянск, от станции Нежеголь были проложены подъездные железнодорожные пути к товарной станции Боткино в Ново-Таволжанке и к товарной станции Ребиндерово в слободе Шебекино[3].

В 1875 году Александр Алексеевич вместе со своим братом Николаем по инициативе агронома Василия Краинского[5] основали в Шебекино Марьинскую сельскохозяйственную школу для рабочих на 120 человек. В неё принимались воспитанники не моложе 14 лет, которых 3 преподавателя обучали полевым работам, столярному и слесарному делу[3].

На рубеже 1880-х годов рядом со старой церковью была выстроена новая, каменная, с одноимённым названием. Часть средств для её строительства выделила семья Ребиндеров.

В 1905 году А. А. Ребиндер построил при сахарном заводе электростанцию, которая обеспечивала электроэнергией не только промышленные предприятия, но и жилые дома. В начале XX века Алексеевский завод стал крупнейшим в России, а ежедневное производство сахара составляло 15 вагонов по 900 пудов в каждом, что давало доход до 3 миллионов рублей в год. В 1914 году А. Ребиндер построил кожевенный завод и скотобойню, на которых трудилось 1385 рабочих[3].

Перед революцией в Шебекино кроме сахарного и кожевенного имелись спиртовой, меловой и кирпичный заводы, а также работали сельскохозяйственные мастерские[3].

В экономии «Фёдоровка» находился конный завод (конезавод). Для выведения более выносливых пород лошадей А. А. Ребиндер купил за границей несколько жеребцов-производителей.

С 1 сентября (ст.ст.) по 25 октября (ст.ст.) 1917 года в составе Российской республики. Далее началась Гражданская война в России 1918—1923 годов.

C декабря 1922 года в составе РСФСР.

В июле 1928 года Шебекино становится центром района. 16 декабря 1938 года Указом Верховного Совета РСФСР рабочему посёлку Шебекино был присвоен статус города[6].

Был оккупирован немцами 14 июня 1942 года[7], освобождён 9 февраля 1943 года 472-м полком (командир — майор Семён Петрович Березин) при содействии 454-го и 460-го стрелковых полков 100-й стрелковой дивизии (генерал-майор Перхорович, Франц Иосифович) 40-й армии Воронежского фронта от гитлеровских германских войск в ходе Харьковской наступательной операции (см. также Харьковской наступательной операции 2.02.-3.03.1943 года)[7][8].

В послевоенное время Шебекино развивалось как город химиков. В 1948 году началось строительство химического завода, производящего жирозаменители и моющие средства на основе поверхностно активных веществ. В СССР были широко известны стиральные порошки «Новость», «Кристалл», «Нептун», выпускались жидкие моющие средства «Фея», «Альфия», «Ива».

В 1961 году в городскую черту было включено село Титовка, в 1971 году в черту Шебекино включены сёла Устинка и Логовое[9].

20 декабря 2004 года в соответствии с Законом Белгородской области № 159[10] в составе муниципального образования «Шебекинский район и город Шебекино» образовано городское поселение «Город Шебекино».

Шебекино

(Белгородская область)

Код ОКАТО:
14450
Основан:
1713
Город с:
1938 Город областного подчинения
Центр:
Шебекинский р-н
Посёлки городского типа, численность населения на 1.01.2021

Отклонение от московского времени, часы:
0
Географическая широта:
50°25′
Географическая долгота:
36°54′
Высота над уровнем моря, метров:
110 Время восхода и захода Солнца и Луны в городе Шебекино

Экономика

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• Завод бытовой химии.
• Машиностроительный завод.
• Завод автоспецоборудования.
• Завод железобетонных изделий.
• АО «Карбон», бывший меловой завод.
• Завод отделочных материалов.
• Комбинат стройматериалов.
• Овощной комбинат.
• .
• Маслодельный завод.
• Асфальтный завод.
• Шебекинское макаронно-кондитерское производство
• ООО «СПФ РУС»
• ООО «Шебекинские корма»

Литература

• Краснознамённый Киевский. Очерки истории Краснознамённого Киевского военного округа (1919—1979). Издание второе, исправленное и дополненное. — Киев: издательство политической литературы Украины, 1979.
• Военный энциклопедический словарь. — М.: Военное издательство, 1984.
• Справочник «Освобождение городов: Справочник по освобождению городов в период Великой Отечественной войны 1941—1945». М. Л. Дударенко, Ю. Г. Перечнев, В. Т. Елисеев и др. — М.: Воениздат, 1985. 598 с.
• Овчинников В. В.
  [ashkalov.ru/shebekino.html Шебекино] // Белгородская энциклопедия / Гл. редактор В. В. Овчинников. — Белгород: Областная типография, 1998. — С. 338. — ISBN 5-86295-001-X.

Как добраться

• На автомобиле из Москвы 700 км по трассе М-2 «Крым», за десять с половиной часов. Второй вариант, двигаться по платной трассе М-4 «Дон» до Ельца. Затем проехать город и ехать в сторону трассы Р-298. Далее повернуть на право и ехать до поворота на поселок Тим Курской области. Проехать город Корочу и двигаться прямо до пункта назначения. Этот маршрут сложнее первого. Поэтому лучше использовать навигатор. Время в пути на час меньше, чем в первом случае.
• На автобусе Белгород — Шебекино за один час.
• На пригородном электропоезде №6107, ежедневно в 07:40 из Белгорода до станции Нежеголь.

Отрывок, характеризующий Шебекино

Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было. – Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно! То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие. Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой. Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека. Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии. Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны. Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера. Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства. – Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна. Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить. – Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю. Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам. – Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он. В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера. Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру. Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона. – Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c’est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них. И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими. Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части. Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами. Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм. – Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же. Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление. В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку. В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе. Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать. Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.